Эйфория

Господи, как же начать, с чего начать, что бы сразу не скатиться кубарем к собственной персоне, предмету неустанных изучений, копаний и ковыряний, препарирования и расчленения, уничтожения и реанимации, возрождения, возвеличивания, лёгкой иронии и откровенной насмешки. Источнику вечного наслаждения. Ну вот видите, не удалось. Всё-таки скатилась. Видимо, это неизбежно. Что ж, придется опять помыть руки с мылом, надеть белый халат, а на лоб зеркало, как у лор-врача, для того что бы заглядывать прямо в душу. Или нет, лучше положить себя на кушеточку, сесть напротив в удобное кресло и посмотреть так по-доброму. Знаю вас, Алёна Валентиновна давно, давно с вами работаю, и вроде вы предсказуемы и понятны, но всё же, расскажите, что вас беспокоит. Ну и не врать, это вы знаете, ну в общем, всё как обычно, расслабьтесь. А чего мне расслабляться? Мне не нравиться это состояние расслабленности, в нём невозможно ничего делать, а мне статью писать надо. А о чём писать будете? Эйфория! Занятно. Знакомо ли вам это чувство? Безусловно! И как часто вы его испытываете?

Я закрываю глаза. — Ну вот ведь, совсем недавно, я сидела в кафе. Вы знаете, я там всегда сижу напротив стеклянной двери. Я люблю смотреть на улицу, понимаете? В этом переулке мало прохожих, поэтому я смотрю на кованную чугунную ограду, на машины, припаркованные у ворот и на три большие, непонятно как уцелевшие среди каменных джунглей липы. Сам дом, относительно новый, построен с претензией на добротность окружающих его купеческих доходных домов начала прошлого века. Не смотря на усилия проектировщиков, всё равно видно, что новодел. Так вот. Там почему-то практически никто не живет. Хотя это не важно. А важно то, что погода была обычная. Серая. И я сидела, ела сладкую рисовую кашу и пила кофе. И ничего не происходило. Было 11 утра. Так вот, положив телефон на скатерть и бросив взгляд на улицу, я вдруг осознала, как прекрасен бордюр! Да-да, самый обычный, без изысков, бетонный, серый, слегка выщербленный. И тротуар тоже прекрасен, там недавно положили асфальт, он такой свежий, чёрный, такой юный, понимаете, как быстро это пройдет, его затопчут, и бордюр его не сможет защитить, это так сладостно печально, так красива эта мимолётность и хрупкость в обыденных вещах. А чугунная ограда, которая отделяет странно пустой дом от меня, сидящей напротив, может мы существуем в разных измерениях, поэтому никогда не пересекаемся с людьми, которые там живут. И я увидела, что зелёные липы вдруг радостно зашелестели и принялись понимающе покачивать ветвями, будто соглашались с ходом моих мыслей, а небо, серое, вдруг стало золотистым, боже, как хорошо жить, как красиво вокруг, у меня даже слёзы навернулись от счастья, было ощущение, что я сейчас скажу очень важную вещь, вернее что-то пойму, пойму и расскажу всем, и это будет откровение.

— Ну и что, получилось?
— Нет, как будто не хватило слов, или мысль настолько быстро промелькнула, что я не успела ухватить её своим неповоротливым умом. Но неважно, понимаете, просто нахлынувшее счастье и ощущение того, что всё будет прекрасно, было настолько острым, что даже машина, припаркованная у салона красоты ещё со вчерашнего вечера, как-будто проснулась и сама собой завелась. У меня сладко засосало под ложечкой от предвкушения авантюры и я почувствовала, что готова отправиться куда угодно, хоть к чёрту на рога. Жизнь брызнула соком, как надкушенное яблоко.
— И долго продолжалось это состояние?
— Нет, примерно часа два.
— И что было потом?
— Ничего, вдруг краски поблекли и карета превратилась в тыкву. Я увидела строительные леса около моего подъезда, наваленный мусор и на меня камнем навалилась обыденность.
— Каша рисовая, говорите, забавно.
-Я ещё подумала, вот интересно, такое чувство, как будто кто-то надел на меня специальные очки и я увидела всё в розовом свете, как экзальтированная барышня.
— Барышни обычно экзальтированны от переизбытка гормонов.
-На что это вы намекаете?
-Да так, к слову. Вы, кстати, дали интересное сравнение — очки. Это то, что искажает восприятие действительности.
— Искажает? Наверное, хотя, постойте, а вдруг, не искажает, а наоборот, наводит резкость и ты видишь правильную картину мира. Мир же прекрасен! И ты, как часть божьего творения — прекрасна, поэтому чувствуешь гармонию и сопричастность ко всему на свете. И силу. Да, какую-то бешеную силу! Я приподнимаюсь на кушетке — Может мы все живём в нашей проекции мира, и он такой же несовершенный, как мы сами.
— Возможно. Вы не волнуйтесь, ложитесь, пожалуйста. Вздохните поглубже, вот так. Скажите, вы впервые это пережили или случалось раньше нечто подобное?
— Впервые это произошло, когда я училась в институте. На втором курсе. Мне недавно исполнилось восемнадцать лет. Стояла холодная, звенящая в предвкушении близких морозов осень. Лекции закончились поздно, часов в восемь, все ушли. Я осталась в опустевшей аудитории. Села за рояль. Поиграла этюды. Казённые лампы дневного света так отчаянно жужжали, что я решила их выключить. Сразу стало хорошо и уютно. В большое окно заглянул старый тополь, ярко вспыхнула луна. Клавиши рояля тоже засветились в ответ. Я прижалась лбом к стеклу. Небо было усеяно звёздами, но они казались такими далёкими и такими крохотными, как будто уходили от меня вслед за летом. Моё сердце вдруг сильно забилось, словно пытаясь что-то сказать. Я стала шептать о том, что все наши горячие мольбы разбиваются о выстуженные холодной осенью стены, что озябшие руки ищут и не находят живого тепла. Я вернулась к роялю и вдруг слова сами собой стали складываться в рифму, строчки обрели мелодию, пальцы почувствовали гармонию и я запела свою первую песню. Я так обалдела от того, что могу выразить то, что чувствую, и это так понятно и не косноязычно! Музыка и слова и голос неразрывно связаны друг с другом и образуют такую форму, в которой мне очень комфортно. Я пела снова и снова, голос звенел от переполнявших меня эмоций, я чувствовала такое счастье, такой восторг, по щекам текли слёзы и капали на клавиши. Я приехала домой очень поздно. Мама сказала, что я странная какая-то. Тихая. Я спрятала за спиной трясущиеся руки и пошла в комнату, где уже вовсю дрых младший брат. До утра смотрела в потолок, улыбаясь тому, что произошло. Вы знаете, я решила, что прошла инициацию, и теперь принадлежу к другой, высшей касте. Мне больше не нужно просить у кого-либо взаймы слова или музыку, я теперь могу сама поделиться ими со всеми, у кого не хватает слов.
— Вам повезло, вы испытали творческий экстаз. И опять же, вопрос, долго это продолжалось? Вы на самом деле ощущаете, что принадлежите к высшей касте?
— Да нет, конечно. Как сейчас понимаю, я тогда интуитивно нашла этот потайной ход, ведущий в подсознание, но открыть дверцу до конца мне не удалось. Мне удалось её чуть-чуть приоткрыть и я почувствовала свежий воздух там, чудесный аромат, вдохнув который ты испытываешь вдохновение! Вот видите, как получилось — вдохнул вдохновение!
— Но всё-таки, что по-поводу высшей касты?
— Что вы, это, действительно, была эйфория, она быстро прошла, стоило опять взять в руки томик Ахматовой или послушать Фредди Меркьюри. Разницу я чувствовала. Но было очевидно одно. Мне разрешили постоять в прихожей. Иногда даже попить чаю на кухне. И учиться, пробовать свой голос и собираться с силой. Вы не дадите мне воды? Спасибо! Вы знаете, очень забавно, я жила в этом году всё лето на даче в деревне, жизнь там очень простая и прозрачная, соседский курятник находится в непосредственной близости от моего домика. И вдруг, в июле, пришла пора запеть молодому петуху. Когда он в первый раз закричал в пять утра, я подскочила от неожиданности. Я не могла понять, кто это, звуки напоминали душераздирающие крики попугая и павлина одновременно. Признав всё же петуха, больше ведь некому, я стала внимательно следить за его успехами, тем более, что он не оставил мне выбора. Я стала его преданной поклонницей, не пропустившей ни одного выступления. Артист оказался пунктуален. Ровно в пять. Я даже записывала его на мобильный телефон. По началу он был явно неуверен в себе, но с каждым днём голос его креп, он срывался всё реже и реже, песня уже отдалённо напоминала «Кукареку». Тем не менее, он явно гнул свою собственную мелодическую линию. Сосед дядя Фёдор, владелец вокалиста, говорил, что убьёт эту тварь, невозможно спать, дабы ещё орал по петушиному, к этому все привыкли, но вот эти звуки ночных джунглей кого угодно сведут с ума. Я подарила ему беруши, так как уже не представляла своей жизни без утренней песни. Я знала, что петух еще подарит миру свой вариант богемской рапсодии, а потом его сварят и съедят. Такая судьба у нас, артистов, часто бывает. Возьмите, пожалуйста, стаканчик. Почему я вспомнила петуха? Ах да, мне совсем недавно попалась на глаза старая записная книжка, и там оказался текст той моей первой песни.
— И как? Это действительно было хорошо?
— Нет. Не то, что бы это было душераздирающе плохо, нет, не плохо совсем, но и не так душераздирающе хорошо, как казалось тогда. Это была попытка обретения собственного голоса, только и всего. Только не в пять утра, а в девять часов вечера.
— Но, возвращаясь к эйфории, я понимаю, вам удалось ещё неоднократно пережить подобное чувство?
— Да, конечно! Только я поначалу не понимала, откуда оно берётся. Поэтому следующий опыт случился лет через пять.
-Ого! И вы что, в течение пяти лет больше не пробовали свой голос и ничего не писали?
-Ничего. Дверца захлопнулась. Я настолько увлеклась реальной жизнью, что не было нужды и желания ничего больше придумывать. Свобода, студенчество, мальчики, моя власть на ними, познание своего тела, господи, я с гитарой, экзамены, термобигуди, работа, на которую я устроилась на третьем курсе, первые деньги. Новые люди, отношения между ними, своё место среди них, пьянки-гулянки, дружба, предательство, непрекращающаяся влюблённость в разные объекты — я пила жизнь взахлёб, как алкоголик огуречный рассол.
— И что же произошло, что вы опять начали писать?
— Я вышла замуж.
— Оказывается, замужество стимулирует творческий процесс.
— Не совсем так. В какой-то момент жизнь стала на определённые рельсы. И я испугалась, что больше ничего не произойдёт — я буду работать учителем пения в школе, куда попала по распределению, мой муж — в химической лаборатории университета, потом он напишет диссертацию, мы каждый день будем ездить на электричке на работу и с работы, летом — в Гурзуф. И всё, так до старости своей. Больше ничего не произойдёт. Я заглянула в бездну обыденности и ужаснулась. Единственным выходом оказалось бегство от реальности в другой, выдуманный мир, где нет ранних электричек, прачечной, стояния в очередях за продуктами, грязной посуды и ненавистной школы. Я почувствовала себя выше всего этого, впала в мистицизм и стала искать забвение в мрачной красоте смерти.
Поцелуй меня, ангел смерти!
Поцелуй меня нежно-нежно.
Что бы боль моя на рассвете
Стала облаком белоснежным.
На губах твоих привкус крови,
Привкус ветра и морской пены.
Подойди ж скорей к изголовью,
Поцелуй меня, мой бесценный. — печатала я на портативной немецкой машинке моего мужа, сидя на крохотной кухне однокомнатной хрущёвки в военном городке на станции с чудесным белорусским названием «Мачулищи».
Я писала музыку на стихи Гарсиа Лорки и пела — Когда умру, схороните меня с гитарой в речном песке, в апельсиновой роще старой, в любом цветке. Я ввергала себя в мрачный экстаз и чувствовала связь со всеми, кто ушёл раньше меня, послушайте, ещё меня любите за то, что я умру… Я чувствовала всё страдание в мире и непомерную тяжесть креста.
Бедный мой муж.
— Скажите честно, а вы не принимали наркотики? ЛСД, например?
-Нет, конечно. Почему вы об этом спрашиваете?
— Потому что, то что вы описываете очень похоже на так называемый «Bad trip». Обратная сторона медали при приёме ЛСД. Знаете такого английского писателя Олдоса Хакскли? Известный мистик 20 столетия. Прославился романом-антиутопией «О, дивный, новый мир!» и многими другими произведениями. А так же тем, что много лет занимался медитацией в стремлении обрести духовное прозрение, а за два года до смерти попробовал ЛСД, препарат, который только что изобрели. И прозрел старик Хакскли, сказал, что не нужно было столько лет заниматься ерундой, а нужно было сразу принять ЛСД, потому что никакая медитация в подмётки не годится. И все наши озарения имеют химическую природу.
Мозг сам синтезирует вещества, под влиянием которых человек испытывает чувство эйфории, всемогущества, беспричинного счастья, острого понимания смысла жизни, различные мистические озарения и тому подобные переживания. Создаёт величайшие произведения искусства. Совершает невозможное. Что является толчком к выработке этих веществ, не всегда понятно. Но чаще всего длительная медитация, либо действия, по длительности и сосредоточенности похожие на медитацию — в вашем случае долгая игра на рояле, или долгая сосредоточенность на мысли о смерти. Часто, такое состояние испытывают спортсмены, особенно марафонцы, даже есть термин «Эйфория бегуна.» Но ведь длительный бег — суть та же медитация. Даже элементарные гормоны — хозяева нашего настроения. Любовь — гормональная эйфория чистой воды. И никакой мистики.
— Не говорите так, пожалуйста. Это слишком обыденно, что бы быть правдой.
— Как раз наоборот. Правда ведь всегда обыденна. И не очень красива. Она же не старается никому понравиться. Правда не романтична. Страдания и смерть прекрасны на бумаге. В жизни они отвратительны.
Я рывком поднимаюсь с кушетки и распахиваю окно.
— Знаете, а вы ведь правы, я раньше всё время ждала вдохновения, вглядывалась в небеса, удивлялась, почему не приходит, переживала. А теперь просто сажусь за рояль и начинаю играть, или слушать музыку, или писать. Поначалу ничего не получается, я чувствую отчаяние и собственную бездарность, но постепенно, иногда раньше, иногда позже начинают проступать слова и фразы, очень корявые поначалу, но потом как будто всё проясняется, становится кристально чистым и понятным. Дальше всё получается очень легко, без усилий, само по себе, счастье становится нестерпимым и появляется уверенность что я всё могу! Хотя, я вам всё-таки признаюсь, мне кажется, я не ещё не до конца распахнула дверцу в подсознание. Только приоткрыла.
— Только не говорите мне то, что собираетесь сказать.
— Только не надо нотаций. Я хочу попробовать, ну вы поняли…
В это самое время распахнулась дверь и в комнату вошёл мой десятилетний сын Гриша.
— Мам, ты уже написала? Я есть хочу. Пошли в «Прованс», я закажу бургер!
— Гриша, а по-твоему, что такое эйфория? Гриша посмотрел на меня ясными, большими глазами.
— Эйфория? Это острое воспаление счастья.